В 1992 году Олливье хотел построить в Москве Французский центр современного искусства в Парке Горького, начались переговоры. Уже было решено, что мы поженимся. И мы сидим ночью и думаем: подписывать этот контракт, не подписывать. Понимаем, что, если этот центр будет строиться, я буду жить все время в Москве. И мы подумали, что наше время важнее, решили не строить этот французский центр, а жить между двумя городами… А в 1995-м в Париже на улице меня окликнул Александр Иванович Лазарев, замглавы Департамента культуры Москвы, — с ним тогда, три года назад, мы и обсуждали создание французского центра. Он попросил помочь делегации с переводами на переговорах с мэрией Парижа. Эта встреча была как раз на стройке Европейского дома фотографии. Обратно все поехали на машинах, а мы шли пешком с директором Жаном-Люком Монтероссо, и я спрашиваю его: «Что нужно, чтобы делать вот такой месяц фотографии, как проходит в Париже?» Он ответил: «Надо уметь не спать». Это я точно умею. Через пару дней я появилась с московской делегацией в мэрии Парижа, французы ждут от них предложений, разговор не клеится. Я со своей стороны брякнула: «А давайте мы сделаем международный месяц фотографии в Москве и побратаемся с парижским».
Предложение встретило бурную поддержку французской стороны. Я и не понимала, какого количества сил потребует эта авантюра. Но потом мне повезло брать интервью у Анри Картье-Брессона, который не давал интервью 15 лет, а со мной проговорил три часа. Я вышла окрыленная! И в 1996 году открылась весенняя биеннале. Мы показали Картье-Брессона и других звезд фотографии. Открыли российские музейные и архивные коллекции, которые никогда не выставлялись. Показали российских художников, начинавших работать с фотографией: Владика Мамышева-Монро, Олега Кулика, AES+F… Приходилось чинить канализацию и красить стены в выставочных залах. У меня в двух комнатах практически на постоянной основе жили четыре человека, которые делали первую фотобиеннале. Я семь месяцев практически не переодевалась, потому что все шкафы с одеждой были заставлены фотографиями в рамах. Плакала по ночам, звонила Олливье, говорила, что если он скажет, то я брошу все и приеду. Он всегда отвечал одной фразой: «Я хочу, чтобы ты была счастлива». Он знал, что я очень хотела музей. И значит, я должна продолжать! А после того, как я увидела публику, то поняла, что не смогу остановиться. «Мы в ответе за тех, кого приручили».